Государство, власть, управление: современные подходы и национальные особенности

Государство и государственная парадигма в сознании и жизни русского народа

Говоря о перечисленных выше особенностях российской политической культуры, связанных с укоренившимися в русской истории традициями всевластия, гипертрофией государства и атрофией гражданского общества, государственным патернализмом и "выключенностью" широких масс населения из повседневного политического процесса, очень важно не забывать о неоднозначности исторической эволюции России. В противном случае трудно избежать ошибок, которые часто допускаются при изучении общественно-политического развития страны, национальной модели государственности. Одной из таких ошибок, наряду со стремлением многих современных авторов придавать роли государства в жизни российского общества сугубо отрицательное значение, является, на наш взгляд, игнорирование сложности и неоднозначности проблемы отношения самого русского народа к государству и его институтам.

Говоря о перечисленных выше особенностях российской политической культуры, связанных с укоренившимися в русской истории традициями всевластия, гипертрофией государства и атрофией гражданского общества, государственным патернализмом и "выключенностью" широких масс населения из повседневного политического процесса, очень важно не забывать о неоднозначности исторической эволюции России. В противном случае трудно избежать ошибок, которые часто допускаются при изучении общественно-политического развития страны, национальной модели государственности. Одной из таких ошибок, наряду со стремлением многих современных авторов придавать роли государства в жизни российского общества сугубо отрицательное значение, является, на наш взгляд, игнорирование сложности и неоднозначности проблемы отношения самого русского народа к государству и его институтам.

Это было характерно не только для дореволюционной истории России, когда реальная угроза или опасность олигархических тенденций заставляли русское общество и общественных деятелей настаивать на незыблемости верховной власти монарха, выступать против попыток ее ограничения (неважно, были ли это "кондиции" Верховного тайного совета при вступлении на престол Анны Иоанновны или либеральные веяния при правлении Александра I). Разрушение и развал организованной жизни страны после Февральской революции 1917 г. явились также не последними причинами, приведшими к власти большевиков (установивших сначала авторитарный, а затем и тоталитарный политический режим), равно как и развал коммунистического тоталитарного государства в 90-е годы прошлого столетия оказался, как теперь стало ясно, гораздо большим, чем просто разрушение.

Как писал Н. М. Карамзин, любое ослабление власти в России грозит стране большими бедствиями, превращается в "безвластие" и "безначалие", которые, без сомнения, "ужаснее самого злейшего властителя, подвергают опасности всех граждан", в то время как тиран "казнит только некоторых".

Однако проблема заключается не только в этом. Очень часто при изучении истории российской государственности не учитывается именно то, что, в сущности, и составляет главную особенность и уникальность российской парадигмы государственного развития. Эта отличительная особенность, оказывавшая нередко решающее влияние на эволюцию власти и характер ее взаимоотношений с обществом, заключается в длительном сосуществовании в историческом развитии страны двух параллельных начал — государства и общины.

Как мы уже упоминали, с древних времен для восточно-славянских племен были характерны различные формы общинной демократии, предполагавшие коллективное участие народа в управлении общественными делами. Вплоть до XV в. Россия представляла собой федерацию "миров" (общин), объединявшихся в один большой "мир" в процессе создания государства, часто при полной автономии отдельных "миров", что в значительной мере предопределило широкое развитие земского, сословно-корпоративного представительства в политической системе русского общества (например, деятельность Земских соборов и выборных земских учреждений местного управления в XVI–XVII).

Лишь Петр I значительно ослабил и отчасти разрушил эти традиционные структуры самоорганизации русского общества, противопоставив им вертикально ориентированную власть. Но даже после этого роль земского начала в системе власти и управления в России оставалась значительной. Об этом, в частности, свидетельствует деятельность земских органов самоуправления, созданных в ходе реформ Александра II, а в известной мере — и деятельность первого российского парламента — Государственной думы (1906–1917), созданной на сословно-корпоративной основе.

Далеко не однозначным было и отношение самого русского народа к государству и государственной власти.

Еще Н. А. Бердяев, полемизируя со славянофилами, видевшими национальную специфику России преимущественно в общинном устройстве и православном типе христианства, справедливо ставил вопрос: почему самый "безгосударственный", с точки зрения славянофилов, народ создал самое мощное в мире и самое бюрократическое государство? Причину такого исторического парадокса философ видел в особенностях национальной культуры России и национального самосознания, для которых изначально свойственны были дуализм и антиномичность, соединение на первый взгляд несоединимых противоположностей.

В качестве таких "антиномий", отличающих русское сознание, Н. А. Бердяев выделял отношение русского народа к государству, свободе и национальности. С одной стороны, пишет философ, русским людям свойственна безграничная свобода духа, они в меньшей степени, чем европейцы, закрепощены внешними нормами и мещанским бытом, всегда были поглощены исканием абсолютной правды, никогда не удовлетворялись временным. С другой стороны, ни в одной стране Европы не было такой покорности власти, такого полного отсутствия осознания прав личности, личного достоинства, как в России со времени вступления ее в Новое время. И опять же: русскому обществу, формировавшемуся как полиэтничное общество, никогда не были присущи национализм и шовинизм. Считалось, что национализм может быть английским, французским, но не русским, русские почти стыдились, что они русские. В то же время нигде в Европе, кроме России и Германии, не было таких всплесков антисемитизма и еврейских погромов, приобретавших порой характер массового психоза.

То же самое можно сказать и об отношении русского народа к государству. Русский народ веками строил и укреплял свое государство и был самым политическим народом в мире. Ему всегда был присущ государственный инстинкт (было ли это освоение новых земель, которое воспринималось народом как "государственное дело", или защита государства от внешних врагов), и все силы его, говоря словами Бердяева, отдавались "колоссу государственности". Однако отношение русских к государству и его институтам с самого начала значительно отличалось от отношения к государству европейских народов. Это отношение было больше эмоциональным, личностным, чем правовым. Русские люди не терпели посредников между собой и верховной властью и отрицательно относились к государственной бюрократии, к боярам и чиновникам, "мешающим" связи царя с народом ("царь хороший, бояре плохие"). С этой позиции и русская интеллигенция, несмотря на ее поверхностное западничество, была, замечает Бердяев, "чисто русской в своей безгосударственности", а русских либералов следует считать "скорее гуманистами, чем государственниками". Все они боялись власти как "грязного дела", хотели, как и большинство народа, "не столько свободного государства, сколько свободы от государства". Люди государственного ума, подобные М. Н. Каткову и Б. Н. Чичерину, казались им нерусскими, так же как иностранной, нерусской казалась русскому народу бюрократия.

Такое отношение русского народа к государству и его институтам объяснялось в основном своеобразием условий, в которых происходило формирование российской государственности, в течение длительного времени, как мы отметили выше, сочетавшей в себе государственное (монархическое) и общинное (земское) начала общественной жизни восточных славян. Это не могло не сформировать в сознании русских людей особого представления о должном (идеальном) государстве, в котором параллельное существование двух начал — государственного и общинного — воспринималось как норма, а само государство рассматривалось как большой "мир", как система, объединяющая множество мелких "миров". Именно община ("мир") занимала в течение долгого времени центральное место в самоидентификации большинства населения России, обладала в глазах народа верховным авторитетом, а в ряде случаев, беря на себя функции государственного управления (как это было в годы Великой смуты XVII в.), способствовала сохранению и возрождению государства, спасая его от анархии и развала. И напротив, любое вмешательство во внутренние дела "мира" упорно отвергалось народным сознанием, точно так же, как чуждой во многом оказалась для него византийская идея государственного этатизма, активно насаждаемая властью в период создания московского государства и в полной мере реализованная в императорской России.

В этой же связи необходимо упомянуть и отношение народа России к институту частной собственности, значительно отличавшееся от римской идеи частной собственности, трактующей собственность как отношение между лицом и вещью, как безусловную власть собственника над вещью. В русском сознании личности никогда не приписывалась безусловная сила присвоения, а само право собственности, во-первых, должно было предполагать целый ряд социальных обязанностей, лежащих на собственнике, во-вторых, должно было обеспечить всем желающим право трудиться и получать вознаграждение соответственно заслугам. Эта особенность национальной психологии была хорошо усвоена большевиками и совершенно не учитывалась как прошлой, так и нынешней властью в России. Во всяком случае, нельзя недооценивать тот факт, что идея "черного предела", всеобщего уравнения, так же как и привычка ориентироваться не на государственную бюрократию, а на самоуправляющийся "мир", общину, всегда были свойственны русскому сознанию, и именно таким видел русский народ образ справедливого государства.

К сожалению, государственная власть в России не смогла и не стремилась найти необходимый механизм синтеза государственного и земского (общинного) начал в жизни русского общества. Государство подавляло и подчиняло общину, его отношение к "миру" со временем все больше приобретало чисто утилитарный характер, община стала рассматриваться прежде всего как источник пополнения государственной казны, а общинная солидарность трансформировалась в круговую поруку, удобную для сбора налогов. Все это не могло не сказаться на самочувствии народа, который, по замечанию Г. П. Федотова, "перестал понимать свое государство" и постепенно оказался в глубокой конфронтации с ним. После утверждения в России крепостного права и особенно после петровских ревизий, сопровождавшихся бесцеремонным вмешательством государственной бюрократии в дела "мира", народные массы стали воспринимать государство как "чужую власть", держащуюся на принуждении. Сама же власть все меньше считалась с обществом, видела в нем потенциального противника, а не союзника, приобретала все более авторитарный, деспотический характер.